«Знаешь, за окном снова серое небо. Я не буду пытаться обрисовывать новые миры, дорисовывать старые. У меня есть сигареты, чашка горячего кофе. И широкий подоконник, откуда открывается очень печальный вид. Состояние душевного забвения рассчитывается количеством пустых бутылок из под спиртного под столом, на столе. В последнее время я приударил в алкоголе. Просто так легче ждать. Эта истина, ставшая первым заветом для столь многих. В этой пустоте я теперь живу один. А ведь раньше всё было совершенно иначе. И мои откровения будут настолько же уродливы, насколько уродливой стала моя нынешняя сущность. Друг мой, твоё общество – вот что мне сейчас нужно больше всего, оно лучшее обезболивающее для меня. Жду тебя по адресу, указанному на конверте, в любое время. Ночной.
P.S. А ещё я выкурил весь табак. Ну, ты понял намёк.»
Вторую неделю над Москвой было серое небо. Лишь серый унылый свет, хоть бы на один вечер расчистить тучи. Если хочешь их максимально ослабить – лиши их возможности обновления, ты можешь их даже убить, восстановиться после этого им будет очень трудно. В этом мире, который очень сильно режет всякую магию, в котором больше всего развита сила денег, это чуть ли не единственный способ, который может их растереть в порошок, заставить остаться здесь навсегда и впоследствии разрушиться, когда умрёт тело. Хотя ничего необычного для внешнего взгляда не произойдёт – внешне человек останется таким же, лишь глаза его потухнут. Но для существ этого сорта блеск в глазах – очень важное качество, с этим светом они способны на гораздо большее. Да, это как раз тот случай, когда нематериальное переходит в материальное. Когда иносказательное переходит во вполне конкретные вещи. И поступки. Порой это кажется фантастичным и невозможным. Но что такое невозможность? Лишь глухая кирпичная стена в умах людей.
Восстановление в закате, обновление, когда выжигается вся дрянь, всё лишнее и мешающее. Что, собственно, и отличает Закатных от обычных людей. Впрочем, кто я, чтобы рассказывать о том, чего не знаю. Что они чувствуют в это время, что может чувствовать человек, из которого выжигаются все рамки, всё ограничения, сковывающие громадный потенциал? Он есть в каждом из нас, тихо дремлет, и в большинстве жизней так ни разу себя и не проявляет. Закатные умеют его пробуждать в себе. В этом мире, похожем на маскарад. Некоторые пришли сюда из других миров, эти знания, необходимые для пробуждения, они унаследовали от памяти прошлых жизней. Есть много разных способов. Я могу сказать точно, что здесь нет пустышек, есть лишь те души, сталь клинка которых покрылась слишком большим слоем ржавчины, грозящим разрушиться и не подлежащим восстановлению…
Я был знаком с одним из них. Это существо именовало себя Ночным. Кем он был в той жизни, что мы привыкли называть реальной, пожалуй, неважно. Я не знаю тех мотивов, по которым он общался со мной в этот период своей жизни, пока однажды не исчез, также внезапно, как и появился. Возможно, я был ему интересен, как представитель определённого среза общества. Возможно, что одна из причин, по которой я был ему нужен – доступ на крыши, которым я обладал. Хотя, всё же маловероятно, ибо существо таких возможностей наверняка могло бы само решить такую простую задачу. Сам он говорил, что его испытывает ко мне нечто вроде смеси сочувствия, жалости, а также надежды, что со мной ещё не всё потеряно. «Буду я чуть посвободнее, обязательно займусь тем, кем ты когда-то был. Ты-то можешь не помнить, но поверь мне, тот, кем ты был – существо больших возможностей, внушает уважение. Мне очень жаль, что этот мир так сильно угробил тебя, друг мой.»
Впрочем, я был ему симпатичен, он мне доверял. После общения с ним я довольно долгое время пребывал во вдохновлённом и умиротворённом состоянии духа. На тот период жизни моё существование было довольно обыденным, а он вносил краски и чувство свободы. Вместе с Ночным я переносился в далёкие страны и чужие миры, вместе теми историями, что он рассказывал мне, когда мы сидели на крышах старых пятиэтажек и новых высотных домов. Он тащился от трубок, у него были длинные рыжие волосы, под цвет закатных вечеров, которые он так любил. Помню, как ждал эти встречи. Обычно он притаскивал с собой пару бутылок хорошего вина, кубинские сигары. Сначала мы болтали на не очень далёкие темы, точнее, я ему рассказывал что-то о своих буднях, а он, на удивление очень ловко умудрялся поддерживать беседу, не смотря на то, что зачастую беседы я заводил на довольно узкопрофилированные темы. Главное, что при этом нам было спокойно и хорошо. Когда вино уже немного давало в голову, он плавно уводил тему в своё русло, и тогда я превращался во внимательного слушателя.
Вот тут-то я вместе с его рассказами я уходил очень далеко от реальности. Хотя любой другой человек, услышав хотя бы малую часть его рассказов, сразу бы обвинил его в откровенном вранье и выдумке. Знаете, я видел это существо в деле, поэтому не подвергаю сомнению его истории, и меня не интересует, что могли бы подумать другие люди насчёт всего этого.
Ночной рассказывал мне, что в этом мире он уже далеко не впервые. Первый раз он переместился сюда в 17 веке, тогда ему нужно было найти один очень важный артефакт, выброшенный в этом мире. Он оказался в теле пирата. Забрасывало ещё во времена французской революции и последующих наполеоновских войн. Последний раз он был здесь во время великой депрессии, за кем-то охотился. Все его рассказы были очень интересными и насыщенными, я постараюсь передать их, правда, не обещаю, что у меня это получится настолько же ярко и живо, как это получалось у него.
В этом сером мире Ночной выглядел довольно смело, ярко, вызывающе. Впрочем, бросать вызов ему никто не решался. В тех случаях, когда мы не сидели с ним на крыше или в каком-нибудь прокуренном баре, он был довольно высокомерен. Он не считал себя обязанным считаться с «этим убогим местом, где люди ползают с закрытыми глазами по земле и грызут друг другу глотки за куски чёрствого хлеба, вместо того, чтоб открыть глаза и увидеть гораздо большее». Поступки его были необычны и иррациональны, зачастую подчиняясь минутным порывам, в женском обществе он был остроумным и обаятельным, он не давал повода в себе сомневаться, что всегда играло ему на руку.
Я удивлялся, откуда в нём столько жизненной энергии, этой первозданной, чистой, яркой, дикой, необузданной энергии, которая до поры до времени оставалась сдержанной внутри, как сжатая пружина, но всё равно чувствовался его потенциал, так, что было страшно представить себя на месте его врагов. «Этот мир очень грязный, хочешь или нет, но пачкаешься. Если грязи будет очень много, то можно и не отмыться. Очень много здешних обитателей обречены, им уже не помочь». Как я впоследствии узнал от Ночного, Закатные умели счищать с себя эту грязь. Крыша высокого здания, яркое небо на закате. Настраиваясь на определённый лад, пропуская солнечные лучи сквозь себя, они очищали душу, если та успела потускнеть. Наверное, это что-то вроде особой медитации, Ночной говорил, что есть ещё другие способы, непостижимые ему, вопрос в причастности к определённой стихии. На мой вопрос, что при этом чувствуешь, и как достигнуть этого состояния, Ночной говорил, что это невозможно без знания своего истинного прошлого. То, что нельзя передать словами – корень его сущности и таких, как он, был из закатного неба, нужно было вспомнить то первозданное ощущение, первые мгновенья в этом мире, когда ты ещё был огненным всполохом, ярким сочетанием оттенков. Нужно раскрыться закату, тогда, из твоей души выжжется всё лишнее. Но есть один момент: слишком грязную душу или Закат выжжет с корнем или же сама душа забудет путь к первоначальной стихии.
Чем больше грязи – тем больнее очищаться. Со знанием того, к какой стихии ты принадлежишь, в нижних мирах обычно не рождаются. То есть такие первоначальные сущности существуют, конечно, но они находятся в гораздо более высоких мирах чем мы. В нижних мирах сущности обычно не помнят, кто они на самом деле, и большинство их живут свои жизни, каждый раз словно по лестнице скатываясь всё в более грязные миры, которые, грубо говоря, с низкими потолками, где режутся способности всех, кто в них находятся. И очень редко кто-то вырастает до максимального для этого мира значения, если выражаться образно. В некоторых случаях у сущности могут оставаться отголоски памяти прошлых жизней – они ещё не безнадёжны. Такие, как Ночной, помогали им обрести себя и вырваться из темниц миров. Да, по его словам, нижние миры – это темницы вселенной. Если сущность за свою последнюю жизнь полностью утеряла свет, то она не возрождается вновь. Менее сильные сущности рано или поздно перестают этот свет видеть вообще, полностью погрязнув в том болоте, куда их скинули. По словам Ночного, в таком мире лучше умереть неестественной смертью, но не потерять свет в глазах, чем потухнуть в темноте и, возможно, уже больше никогда не родиться. «Однажды я так испачкался, что единственный способ очиститься для меня был через осознанное решение о смерти. Меня тогда нашёл мой наставник, Степной Волк, если бы ни он, я бы никогда больше не перерождался. Он помог мне принять это решение. Я тогда буквально прыгнул в закат с самой высокой точки той планеты, а предстоящая смерть помогла обострить нужные ощущения»
Я особо не вдавался в расспросы, зачем Ночной сейчас находится в этом мире. Но кое-что он мне поведал. Дело было так…
Собственно, однажды вечером по приходу с работы я получил от него письмо, которое я привёл в начале этого рассказа. Дело в том, что последнее время в Москве царила мрачная серая осенняя погода. До этого я не виделся с ним месяца полтора – я с утра до вечера бегал по чердакам, настраивал роутеры, поднимал впн, пытался всё успеть – короче, обычный серый день, в результате что-то как всегда пришлось переносить на следующий день. Может быть я и люблю за это свою работу, что за ней забываю о чём-то очень грустном и важном. Ночной это не одобрял, но, впрочем, и не требовал от меня чего-то большего, тем более его общество помогало мне. «Когда-нибудь я тебя вытащу, ты главное не забывайся совсем». Ему хватало той живой части моей сущности, что он на время воскрешал во мне, и которую я так бережно и старательно прятал ото всех, что почти разучился её извлекать.
Ночной не любил интернет, хотя, конечно же, ему часто приходилось вылезать в сеть, в восторге от этих вылазок он не был. Многие банальные вещи он делал с расстановкой, словно соблюдал какой-то ритуал. Вот и в этот раз письмо было из жёлтого пергамента, с его красной восковой печатью, поля адреса и получателя были заполнены судя по всему пером, готическим шрифтом, собственно, письмо было написано в этом же стиле. Было уже около десяти, его общество меня никогда не тяготило, поэтому я решил воспользоваться его приглашением этим же вечером.